В начале был театр.
Нет, возразят мне, в начале было слово. Да, и слово было у Бога. А у людей - театр. Еще бессловесный. Как мимика и жест, означающие нечто означаемое. Привет постмодернизму! Потом знак и символ, абстрагированный, условный. Игра. Ложь, в которую верит сам лгущий. Реальность и вымысел встретились на сценических подмостках, чтобы не расставаться веками. Сначала – как развлечение, потом – как искусство. Так и шли рука об руку, подчинив себе слово и доведя его роль почти до абсолюта. И весь мир был – театр.
Лишь много позже, чуть больше века назад, родилась та, которой суждено было оспорить его право быть всеобъемлющим. Никто и не ожидал от неё подобной экспансии. Да она и сама не собиралась. Даже старшая сестра, живопись, имея многовековой опыт и традиции, ни на что подобное не претендовала. Статика. Время, как неотъёмлемая часть жизни, было ей не подвластно. Музыка и поэзия (литература), текущие и изменчивые прочно царствовали на вершине. А объединял их всё тот же театр.
И тогда мёртвая фотография, а речь именно о ней, решила ожить. Кадры, сменяющие друг друга, перенесённые лучом света на «чистый лист» экрана изменили мир. Даже без звука (а значит и без слов) они породили такую иллюзию реальности, с которой театр соперничать не мог. А когда кинематографу пришло время заговорить, многие вообще предрекали театру скорую кончину. За ненадобностью.
Двоякая природа искусства – его достоинство и бич одновременно. Возникнув как следствие грехопадения, как одна из попыток вернуть потерянный рай (наряду с наукой и религией), оно в своей основе всегда имело воображение. Вымысел. Уйти из порочного мира в идеальный можно только таким способом. Но человеку этого мало. Ему всегда хотелось, чтобы красивая сказка стала явью. Поэтому от искусства он требовал двух взаимоисключающих свойств: иллюзии и реалистичности. Одновременно. Желание максимально приблизить искусство к реальной жизни заложено в подсознании даже тех индивидов, которые понимают неразрешимость этого парадокса.
Понятно, почему кино вдруг стало «важнейшим из искусств». Общедоступным. Театру, с его большей или меньшей, но непременной мерой условности, такое не под силу. Он требует понимания. Подготовки. Хотя бы минимального образного мышления. А оно есть не у всех. Кино способно создать буквально слепок с реальности и погрузить в себя любого человека. Как будто смотришь через стекло. Массовость против элитарности. Макдоналдс против Де Бирса.
Театр жив и здравствует. Не только потому, что не все переваривают фастфуд. Кино, в конечном итоге, тоже стало оперировать такими выразительными средствами, которые ничуть не уступали по сложности чтения театральным. И тоже стало не для всех. Театр кинематографу не конкурент, поскольку время, о котором упоминалось выше, он транслирует совсем не так. Театр - всегда настоящее, кино – всегда прошлое. Даже когда пытается рассказывать о будущем. Речь не о сюжете, а о способе восприятия времени повествования зрителем.
Театральное представление – сегодня, сейчас, в данную секунду. Герои живут и действуют на глазах публики, проживая события прямо перед ней. Человек становится свидетелем чужой жизни. И даже если эта жизнь максимально правдоподобно сыграна (привет Станиславскому!), зритель видит подмостки, условные декорации, слышит музыку и всё это не даёт ему возможности слить воедино актёра и персонаж. Зазор всегда остаётся. Поэтому невозможно на сцене реалистично сыграть смерть. Как бы ни был талантлив лицедей, сколь бы точно он ни изображал (проживал!) конвульсии, зритель ему не поверит. Просто потому, что это – сейчас. Потому, что это живой актёр.
Совсем другое дело – кино. То, что мы видим на экране – уже произошло. Мы видим как бы хронику. Фотография останавливает мгновение, но жизнь тут же продолжает своё движение. Фото не может отразить настоящее, оно всегда из прошлого. Кинематограф, как родной сын, генетически унаследовал эту черту. Фотография, по своей технической природе, всегда претендовала на правдивость, документальность. Человек склонен верить ей безоговорочно. Это свойство кинематограф тоже унаследовал. Театр – неправда, кино – правда.
Например, мы не смогли быть свидетелями семейной сцены соседей, но нам рассказали кто виноват и в подтверждение показали видео, снятое их сыном. И мы не сильно задумываемся, что сын мог быть на стороне одного из родителей, что многое зависит от того, как он снял, как смонтировал и много чего ещё. Документом его съёмка будет очень отчасти. А то и полным вымыслом, если он профессиональный оператор и хочет намеренно исказить ход событий. Однако, в любом случае мы будем верить этому больше, чем если те же соседи сами разыграют перед нами вчерашнюю ссору. Парадокс, но увиденному собственными глазами мы верим меньше, чем показанному кем-то другим. Поэтому в кино, в отличие от театра, возможно всё. И поэтому между актёром и персонажем кино дистанции нет. Они сливаются в голове зрителя на столько, что он частенько судит о характере актёра по его киноролям. Так возникает «звёздная» мифология, чисто киношное явление.
А что же фотография? Особенно художественная? Уступив большому экрану в борьбе за правдоподобие, она пошла совершенно в другую сторону. Ближе к театру, как это ни странно. Впрочем, странно это только на первый взгляд. Искусство – всегда вымысел и фотоискусство – не исключение. Массовый зритель тяготеет к реалистичности (чего стоят, в частности, заманчивые титры «фильм основан на реальных событиях), чего нельзя сказать о художниках. Отсюда авторское кино, но отсюда же и стремление фотохудожников оторвать свои снимки от документальности, придать им ту меру условности, которая приблизит их творения к живописи или, скорее, к графике. А как это сделать, как снять клеймо правдоподобия, если фотограф, в отличие от живописца, вынужден пользоваться реальными объектами? И тут на помощь приходит театр.
В самом деле, что такое студийная постановочная фотография, если не подобие театра? Именно студийная, поскольку постановку можно реализовать и на натуре. Если фотограф хочет добиться кинематографического эффекта, чтобы зритель поверил его построениям и принял их за реальность, то он идёт именно таким путём. А если художнику от фотографии этого не надо, если он намерен разделить в сознании зрителя модель и персонаж, обозначить игровую природу своего фото, отделить образ от конкретики модели и таким образом выйти на более эпичный уровень смыслов, то первое, что он может сделать – поместить её в условную среду. Ровный студийный фон – простейший и наилучший аналог театральной декорации. Просто потому, что в реальной жизни человек на таком фоне не существует. Сами по себе студийные декорации работают так же. Сложный «театральный» свет и взгляд в объектив только усиливает впечатление искусственности.
Конечно, выйти за рамки «документальности» изображения можно и с помощью вездесущего Фотошопа, но… Во-первых, подобные манипуляции зачастую уводят картинку из области фотографии напрочь (это уже больше компьютерное искусство), а во-вторых, массовое распространение графической обработки, как и самой фотографии, уже дискредитировало эту возможность. Но это так, к слову. Интересно другое. По сути, всю художественную фотографию можно разделить на два больших направления. По аналогии назовём их «кинематографической» и «театральной». Первая – реалистична (документальна или псевдо-документальна), вторая – нет. Разница между ними огромна. Например: если на снимке, в интерьере квартиры, за столом сидит румяный человек, перед ним множество блюд, и он увлечённо жуёт не глядя в кадр, то зритель с полным правом может решить, что этот человек (сама модель) – очень любит поесть. Мы как бы подсмотрели за ним. То, что мы сделали это с помощью чьей-то фотокамеры – не считается, поскольку зритель в кино тоже не имеет ввиду оператора, забывает про его существование.
Если тот же стол с теми же блюдами и человеком мы поместим в условную среду студии, то становится понятно, что человек изображает того, кто любит поесть. Мы не до конца верим ему, поскольку он (как бы достоверно не существовал) – играет перед зрителем. Не перед нами даже, а перед фотографом, наличие которого подразумевается. Именно с таким восприятием картинки связано то, что человек при студийной его фотосъёмке неизбежно становится персонажем, кем-то другим, даже не будучи актёром или моделью. Студийная фотография даёт гораздо больше свободы как фотографу, так и модели, поскольку у неё (по аналогии с театром) исчезает риск быть отождествлённой с теми действиями, которые она совершает.
Всё это, разумеется, справедливо для восприятия «театральным» зрителем, способным к пониманию условной образности. Впрочем, любая художественная фотография, не только «театральная» - элитарна по своей сути. Она непременно предполагает в зрителе определённую степень подготовки, эстетической как минимум. А поскольку фотографирование сегодня превзошло по своей массовости все остальные виды творческого самовыражения, то возник неизбежный диссонанс: снимают все, а понимают искусство фотографии очень немногие. Развитие цифровых фототехнологий и Интернета вкупе позволило максимально приблизить демонстрацию снимка к моменту съёмки, но преодолеть фатальную «родовую травму», сделать фотографию настоящего, отождествить фото с реальностью осталось и останется невозможным.
В тщетных попытках преодолеть эту невозможность фотографии делаются чаще, с большим разрешением, лучшей цветопередачей, эффектом 3D, способностью менять точку фокусировки на самом снимке (есть уже и такие технологии)… Визуальный образ (не путать с художественным) стал вездесущим, потеснил само «слово». Мир почти перестал быть театром и стал фоткой. Аналоговая непрерывность игры стремительно заменяется дискретностью череды фотоснимков. Цифровое сознание требует оцифровки жизни. Массовый психоз фотографирования всего – ни что иное, как нынешний вариант вечного поиска её смысла. Сегодня он сводится к подтверждению этой самой жизни с помощью камеры мобильника. Я есть, я живу, вот доказательство, смотрите все. Суета сует. Художники, инстинктивно или сознательно стремящиеся выйти из потока, всё чаще обращаются к плёнке или уходят ещё глубже назад, в архаичные техники съёмки и фотопечати, годами выбирают наилучший кадр из сессии, и не пытаются играть в догонялки со временем. Зачем? Искусство говорит о вечном. В этом смысле, даже у фотоаппаратов начала 20-го века нет никаких недостатков.
Опубликовано: журнал ПЯТНИЦА №9, зима 2016-17 год.
